В рубрику "События" | К списку рубрик | К списку авторов | К списку публикаций
В кинотеатре “Звезда” “Ночь искусств” началась с вопроса “Легко ли быть молодым?”. На встрече 25–75+ дискуссия развернулась между амбициозными молодыми и более взрослыми ее участниками, а точнее между теми, кто за двадцатое столетие стал символом эпохи и законодателем нового творчества. Музыка, мода и кино – вот три параллели, которые объединили поколенческую тему “отцов” от мира искусства и их талантливых преемников.
В первом цикле о музыке говорили советский композитор Владимир Мартынов и юный виртуоз Кирилл Рихтер. Беседу вел музыкальный журналист Денис Бояринов. Модные спикеры оказались столь же экстравагантны, как и сама эпатирующая царица обсуждения – мода, и матерный русский лучше всего выразил ее бунтующий дух, а именно те самые веяния, когда все вызовы современности CapsLk печатаются на принте одежды. Во временном континууме столкнулись модельер, он же “человек-музей”, Александр Петлюра и Всеволод Черепанов –“Север”, автор известных худи Russian mafia new world order. Вести беседу пыталась шеф-редактор Esquire Анастасия Полетаева. А завершающим аккордом встречи, где музыка и мода нашли свое воплощение, стало кино. Но, увы, без классики: Сергей Соловьев “заночевал в искусстве” с головой и не пришел на встречу, предоставив возможность полностью высказаться молодым. Актер “Гоголь-центра” Александр Горчилин вместе с Василием Корецким (редактором “Кинопоиска”) поделился своими взглядами на современное искусство, рассказал о работе над фильмом “Кислота” и немного подискутировал с залом.
И все же, какое оно, искусство нашего вчера и нашего сегодня? Стареет ли оно и возможен ли синтез между искусством разных эпох, когда меняется язык восприятия, мироощущение и ценности? На эти и многие другие вопросы пытались найти ответ все участники встречи.
Одно нажатие на клавишу дает звук, два – уже аккорд. Есть такие созвучия, которые волнуют и остаются в памяти, но есть и другие – они предаются забвению. Музыка – это магия, объяснить которую словам не под силу, ее можно только почувствовать. За два столетия произошел настоящий переворот в мире музыки, который повлек за собой смену парадигм в переосмыслении роли композитора и его творчества. Начало XXI века стало концом времени для фигуры творца. На смену единоличных произведений пришла многоликая эклектика, и в этом разнообразии жанров профессия композитора десакрализировалась.
Во время дискуссии, посвященной музыке, композитор Владимир Мартынов вместе со своим юным коллегой Кириллом Рихтером рассуждали на тему композиции, говорили о времени, взаимодействии музыки и кино.
Владимир Мартынов (композитор ушедшей эпохи, философ): “Со сцены сошла фигура автора-творца, который создает некую структуру в масляных красках, в звуках, в поэтическом тексте. Чем знаменателен постмодерн? Ответ на этот вопрос еще в 1976 году сформулировал Ж.Ф. Лиотар, определив постмодерн как кризис метанарративов. Все забыли о великом художнике, о великом произведении, потому что нет ни социального, ни цивилизационного запроса на это великое произведение, то есть отсутствует запрос на “Войну и мир” Толстого, на “Девятую симфонию” Бетховена или “Сикстинскую Мадонну” Рафаэля.
Так или иначе, любая эпоха выдвигает свой саунд и свои инструменты. И конечно, если говорить о классических инструментах, о том, что создавалось в ХIХ веке, то видим, что, допустим, вагнеровский и моцартовский оркестр – это совершенно разные акустики.
Музыка XXI века уже никакого отношения к симфоническому оркестру не имеет. Сейчас мы высказываемся через высказывание, поэтому звучание нашей эпохи – это, скорее, музыка, которая звучит через усилители и динамики (гитарная, электронная и прочая). И когда мы занимаемся классическими инструментами, то получается какой-то пастиш (имитация, вторичное произведение. – Прим. ред.). Современные музыканты мыслят альбомами, а не симфониями. Но на это явление ни в коем случае нельзя смотреть пессимистично. На мой взгляд, конец времени композиторов – это открытие новых перспектив в музыке, которые композиторы до этого блокировали”.
Кирилл Рихтер (компетентен не только в музыке, знает ядерную физику и причастен к дизайну одежды): “В начале века мы имели дело с инструментальной музыкой, симфония Шестаковича была мировым событием, когда люди стояли в очередях и заглядывали в окна. С тех пор появилось столько музыкальных жанров, что, мне кажется, сама профессия композитора как-то растворилась, в том числе среди жанров.
В общем и целом ты не можешь сказать, то ли это певец, то ли это человек, который создал свой контент. Если мы берем каких-то гигантов хип-хопа, конечно, у них есть своя команда, но тем не менее они пишут какую-то музыку. А если мы говорим о музыке углубленной, о каких-то своих исканиях, то, безусловно, произошла девальвация. Музыка, которая сейчас создается, имеет очень мало человеческой причастности, в ней нет автора. Для меня инструментальная музыка потеряла свой творческий тестостерон. Существуют блестящие коллективы, оркестры, но их ипакт, то, что они пытаются вложить, это не музыка, а безупречный текст”.
Владимир Мартынов: “В 70–80-е годы такие композиторы, как А. Шнитке, С. Губайдуллина, Э. Денисов, ничего не получали за свое творчество. Кино – это был единственный заработок. В нашем кругу работу в кино называли халтурой, но халтурой не в смысле того, что это плохо сделанные вещи, а в смысле того, что мы получали за это деньги. К примеру, произведения Шнитке, которые он сочинял в России, совершенно не оплачивались, чего нельзя сказать о работе композитора в кино. Допустим, если в 70-е годы фильм получал первую категорию, то за две недели можно было заработать 75 тыс. рублей, что по тем меркам два “Жигуля”. Таким образом, работа в кино позволяла безбедно жить и заниматься творчеством. И второе – для композитора это еще было живое общение с оркестром. Как мне рассказывал Денисов, когда ему понадобились 24 флейты, то ему их принесли. В кино была определенная свобода для разного рода экспертментов, которая была невозможна в нашей профессиональной деятельности.
Если мы берем такого композитора, как Шнитке, то и киномузыка, и его музыка – это некие сообщающиеся сосуды, в которых нашли отражение его главные музыкальные произведения. Так же, как и в любом искусстве, в кино есть обычная музыка, а есть великая, которая выражает то, что не под силу даже безупречному сценарию. Очевидно, что финальная сцена “Восьми с половиной” Феллини без Нино Роты немыслима. Еще одним примером великой киномузыки служит творчество Эдуарда Артемьева. В фильме “Сталкер” в момент, когда вагонетка въезжает в зону, начинает звучать электронная музыка, которая рождается от перестукивания этой вагонетки, что мгновенно переключает повествование в иное пространство. Музыка ли это в классическом понимании? Скорее, элемент, который рождается внутри этой музыки и создает атмосферу фильма”. Кирилл Рихтер: “По моему оыту, работа композитора в кино больше похожа на благотворительность. Лично я делаю это по любви. Для меня музыка всегда имела какую-то визуальную составляющую, которая если не была выражена кинематографом, то находила выражение у меня в голове. Только та музыка, которая имеет за собой какой-то очень яркий образ, начинает жить. Думаю, что Леонард Бернстайн, который говорил, что будущее за киномузыкой, в первую очередь имел в виду, что вместо симфонии будет исполняться киномузыка старого образца. На мой взгляд, действительно, будущее остается за киномузыкой, но не прямой музыкой кино, а некоторой кинематографической логикой в музыке, из которой формируется сюжет. Если музыка пробуждает воображение, если ты придумываешь миллион сценариев, то для меня эта музыка прекрасна.
Но стоит помнить, что кинокомпозитор – это служебная роль. Это и не тапер, но и не композитор в большом смысле слова. Естественно, ты слушаешь режиссера, потому что вы вместе осуществляете общий замысел. Когда ты видишь картинку без музыки, она совсем по-иному влияет. В зависимости от подобранной музыки тот же самый кадр звучит иначе. Это и есть настоящая магия звукового кино”.
Владимир Мартынов: “Основное отличие, которое уже начало о себе заявлять в 90-е годы, – это десакрализация, уничтожение текста, то есть текст перестает быть единственным генератором смыслов, а его место занимает контекст. И поэтому художник, будь то композитор, художник, поэт или автор текста (под текстом я имею в виду не только словесный, но и музыкальный, визуальный текст), теряет ту смыслообразующую роль, которую играл в XX веке, подобно таким величинам, как Веберн, Стравинский, Пикассо, Клее или Мондриан. И сейчас мы вступили в эпоху постфордизма, где искусство превратилось в таблетку, которую растворили в стакане воды. Таким образом, вместо текста нас окружает контекст”.
Кирилл Рихтер: “С писсуара фонтана Марселя Дюшана началась та же история в музыке и, в принципе, во всем искусстве. И мы сейчас имеем абсолютно эклектичную материю, с которой кто как хочет, так и работает. В общем, у каждого свой принцип. Мне нравится, что в современном мире можно делать какую-то эклектику, где музыка приобретает черты той же рок-, поп-музыки. На первый взгляд, простой для понимания, но от этого не менее сложной в эмоциональном смысле”.
Мода циклична, как и времена года. Не случайно слово “сезон” надолго прижилось в модной индустрии, которой так же свойственно меняться, как для листьев окрашиваться в разные цвета с наступлением осени. Цвет, текстура, покрой и в целом дизайн одежды есть негласное высказывание своей эпохи. Через людей, сопричастных моде (дизайнеров, модельеров, коллекционеров), это высказывание становится зримым и осязаемым.
Кто-то, как художник и коллекционер Александр Петлюра, создает моду из сочетания, казалось бы, несочетаемых элементов фольклора, культуры и деталей одежды, другие, как Всеволод Черепанов –“Север”, задают тренды такой одеждой, которая призывает к самовыражению и отвечает функционалу. Два совершенно разных взгляда на моду встретились в одном пространстве и пришли к одной истине, что мода – это очень личная история.
Александр Петлюра (художник-перформансист, один из основателей авангардной российской моды): “Если у вас много вещей, то вы ими манипулируете, как своими друзьями. Я могу только из галстуков сделать одну историю. В моей коллекции более 5 тыс. галстуков, 300 из них – шедевры, а остальные – это известных дизайнеров, которые мне отдавали всякие “мажоры”. По сути, это мусор. Остается в голове только фиксированная отечественная вещь: галстук с космическим кораблем, с вышитой надписью СССР, с девочкой какой-то или с героями “Ну, погоди!”. В искусстве необходимо проявлять национальную идентичность. Новые вещи уйдут, а те, которые есть в моей коллекции, – это документ эпохи”.
Всеволод Черепанов (“Север”, дизайнер, автор худи Russian mafia new world order): “Коллекция Russian mafia new world order – это мое наблюдение, впечатление о русских за границей. Не знаю, почему я взялся за эту тему. Просто в какой-то момент мне захотелось выразиться. Все существует в моменте. Если говорить о сегодняшнем дне, то для меня все меньше представляет интерес одежда как костюм, скорее больше привлекает внимание функционал, который ты на себе носишь. Подход – конструирование. Одежда – функция. Как по мне, функционал неотделим от дизайна, поэтому я не могу мыслить в разных категориях”.
Александр Петлюра: “Мысль должна остаться, личность должна остаться, любовь должна остаться”.
Всеволод Черепанов (“Север”): “Я понимаю, что могу сделать продукт, который в будущем, может быть, что-то поменяет. Не исключаю, что кто-то будет создавать свой продукт, уже отталкиваясь от моей коллекции. И так по нарастающей. Чувствовать себя человеком, который что-то привнес в индустрию и донес какую-то свою идею, очень приятно. И это одна из причин, по которой я занимаюсь одеждой”.
Далеко не каждое кино может называться поколенческим. Говорить о поколении, являясь его частью, достаточно сложно. Как правило, чтобы фильму стать таковым, надо выждать время, когда поколение, которое его создавало, пройдет определенный жизненный путь и, уже оглядываясь в прошлое, сможет через свой личный опыт понять, действительно ли это история его поколения, история о нем и для него.
С позиции молодых рассуждать о поколении представилась возможность актеру “ Гоголь-центра” Александру Горчилину, который в этом году снял дебютный фильм “Кислота”.
В первую очередь я актер. Просто так вышло, что мы сделали фильм. Честно говоря, мы не задумывались ни про какое поколение. Мы делали высказывание, но высказывание в рамках сценария, потому что поколения совершенно разные. Естественно, нас объединяют какие-то общие проблемы, но они нас объединяют также с людьми, которые жили и сто, и двести лет назад. Мы также хотим секса, хотим спать, как Соловьев, хотим есть, хотим найти достойную работу, как-то самоутвердиться, реализовать себя в жизни и прочее. Поэтому всегда абстрактно звучат разговоры про поколения. Меняется среда, она, возможно меняет отношение к чему-то, возможно, мы не такие романтичные, как были люди во времена Пушкина, хотя откуда мы знаем, какие они были. В конце концов, прочитав когда-то его матерные стихи, мы узнаем, что не только “мороз и солнце” существовало в его время. Мы пытались делать кино про жизнь, которая нас окружает.
Поколенческие истории, как правило, происходят на сломе времен. Всегда есть какой-то слом в отношении человека с государством, человека с человеком и т.д. Например, фильм “Лето” смотрится поколенческим, как желание свободы творчества и прочего. В фильме “Кислота” этот слом происходит внутри молодого человеческого сознания в состоянии апатии.
Дети себя воспитывают сами, и помимо родительского влияния есть еще влияние на тебя твоих друзей. И это были те безызвестные герои, которые для меня являлись этими примерами. Это не какие-то персонажи из мировой культуры, всем нам известной. А потом в какой-то момент моей жизни появился Кирилл Серебренников, который для меня стал внутренним героем.
Кстати, сегодня у него прошла премьера оперы Cosi fan tutte в Цюрихе. Человек сидит под домашним арестом и творит. А вот у нас есть руки, ноги, глаза, свободное перемещение, но при этом мы в большинстве своем делаем мало.
В комментариях на YouТube под трейлерами русских фильмов люди, не видя фильм, пишут, что это русское г*вно. И в принципе я их понимаю, потому что это социальное общее мнение. Оно существует давно и дольше нас здесь живет. Видимо, мы так себя зарекомендовали, а точнее то, что мы делаем. Потому что люди в большинстве своем занимаются зарабатыванием денег, а не созданием чего-то, с помощью чего можно заработать деньги. Один раз я снимался за рубежом и понял, в чем разница между тем, что делают они, и между тем, как это делаем мы. Там нет никакой феноменальной режиссуры, феноменальных сценариев, там все, по сути, то же самое. Просто те деньги, которые вкладываются в кино, они вкладываются в кино, а не в карман чиновнику, продюсеру или кому-то еще. Иностранные коллеги зарабатывают на том, что зрители просто хотят смотреть их фильмы. Они вокруг себя выстроили систему, где люди потребляют то, что создают для них. И в целом киноиндустрия там получает прибыль за счет качественно сделанных вещей, а не за счет того, что мы здесь своруем, сделаем похуже, но зато никто это не посмотрит. Главное, что мы все равно будем в достатке. А там и люди в достатке, и создатели в достатке. А у нас только производители в достатке, а люди в убытке и материальном, и ментальном.
“Ночь искусств”, как и любая ночь, с наступлением дня заканчивается. Но в памяти остаются те сны и образы, которые так или иначе влияют на наше творчество. И по большому счету совсем неважно, это искусство настоящего или прошлого. Все циклично. Одно поколение, как река времени, сменяет другое. Остается только искусство, которое начинает жить без фигуры автора.
Текст подготовила
Зинаида Вареник
Опубликовано: Журнал "Broadcasting. Телевидение и радиовещание" #6, 2018
Посещений: 2608
В рубрику "События" | К списку рубрик | К списку авторов | К списку публикаций
