В рубрику "Машина времени" | К списку рубрик | К списку авторов | К списку публикаций
Конец лета 1990 года, мир переживает кризис, вызванный агрессией Ирака против Кувейта. В Советском Союзе – особенно остро, ведь наша страна была связана с Ираком договором о дружбе и сотрудничестве. Мы оказывали Ираку огромную помощь, в том числе военно-техническую, тысячи наших специалистов и их семьи находились в этой стране. СССР осудил оккупацию Кувейта, но американцы, возглавившие антииракскую коалицию, ждали от советского руководства полной поддержки, публичной демонстрации единства двух держав перед лицом агрессии. Однако значительная часть советской общественности, включая многих депутатов Верховного Совета СССР, болезненно относилась к перспективе “предать” союзника.
В августе 1990 года по дипломатическим каналам шли интенсивные консультации между США и СССР, закончившиеся предложением американцев провести короткую советско-американскую встречу на высшем уровне, в основном посвященную ситуации в Персидском заливе. 30 августа в советское посольство в Вашингтоне поступило соответствующее письмо Буша-старшего. Москва приняла предложение, и 2 сентября было официально объявлено, что такая встреча состоится 9 сентября в Хельсинки. На подготовку оставалось меньше недели, шла она в интенсивном, авральном порядке в МИДе, Министерстве обороны, ряде других ведомств, в том числе и у нас, в Гостелерадио СССР. Еще начиная с брежневских времен для освещения зарубежных визитов “первых лиц” в Гостелерадио сложилась определенная модель. В страну посещения направлялась специальная бригада творческих и технических специалистов (теле- и радиокорреспондентов, инженеров-связистов, видеоинженеров и монтажниц – всего 50 человек, во главе с заместителем председателя Госкомитета), а также технический модуль – мини-телецентр весом около тонны. Этот модуль, разработанный и изготовленный специалистами Останкинского телецентра, давал возможность на месте полностью подготовить к эфиру информационный блок и перегнать его в Москву. В программе “Время” этот блок целиком, без каких-либо изменений ставили в эфир как уже отредактированный (с участием помощников президента) и утвержденный на месте. Старожилы помнят, что программа “Время” в такие дни значительно превышала свой временной формат, и большую часть в ней занимали отчеты о госвизите. Такая форма работы зародилась во время визитов Л.И. Брежнева в Индию в декабре 1973 года и на Кубу в январе 1974 года. Это было вызвано тем, что как индийское, так и кубинское телевидение в то время еще не могли оказать нам необходимого технического содействия. В дальнейшем эта работа оттачивалась и в годы перестройки была доведена до совершенства. Крупные международные события привлекают телевизионщиков многих стран, и наши ребята – останкинские специалисты – с удовольствием и некоторым чувством превосходства помогали зарубежным съемочным группам, не имевшим таких технических возможностей.
Времени на сборы практически не было: за минусом выходных – четыре дня, за которые нужно было оформить выезд всей группы, зарезервировать спецборт “Аэрофлота”, протестировать все вывозимое оборудование, а в Хельсинки подготовить площадку для развертывания техники и размещения людей, обеспечить транспорт для съемочных групп. Поскольку советско-американские встречи на высшем уровне всегда привлекали огромный интерес теле- и радиокомпаний мира (не говоря уже о пишущей прессе), и все они кинулись делать срочные заказы в Хельсинки, задача была не из простых, и без помощи финских друзей мы бы с ней не справились. Договорились с коллегами из госкомпании “Юлейсрадио” использовать схему работы, уже испробованную нами во время государственного визита президента СССР в Финляндию в октябре 1989 года.
В столицу Финляндии мы прилетели всего за несколько часов до прибытия М.С. Горбачева, однако успели и технику развернуть, и подготовить некоторые материалы. По прибытии в Хельсинки М.С. Горбачев провел совещание – мозговой штурм – с членами Госсовета, помощниками и экспертами. Затем Е.М. Примаков провел свое совещание – с журналистами, прибывшими из Москвы для освещения советско-американского саммита. Перед началом совещания нам раздали программу пребывания президента СССР, отпечатанную наспех и довольно небрежно. Такого раньше никогда не бывало, программки всегда готовились в кремлевской типографии на высоком полиграфическом уровне, с гербами и флагами. И в этом чувствовалась спешка. Последним пунктом в программе пребывания президента всегда значилось интервью Центральному телевидению. Итоговым интервью президента СССР уделялось особое внимание, и для этой работы специально командировался политобозреватель Гостелерадио, на этот раз – Сергей Слипченко. И вдруг глазам своим не верю – последний пункт программы кем-то вычеркнут! Дождавшись окончания инструктивного выступления Евгения Максимовича, я задал вопрос, почему из программы выброшено интервью. Примаков, который на встречу с журналистами пришел явно раздраженным, сухо ответил: “Это интервью не нужно, оно будет лишним. Встреча Горбачева и Буша завершится совместной пресс-конференцией. Все, что нужно знать прессе, они скажут в этом формате”. Я начал возражать в том смысле, что встреча в Хельсинки для большинства наших людей неожиданна, что двухсторонний формат ограничивает возможности президента “поговорить с народом”. Примаков оборвал меня: “Ты что, меня не понял?”.
С таким сюрпризом вернулся в гостиницу, где меня уже ждали наши журналисты. Рассказал о совещании, об отказе от интервью. Народ озадачился, стали гадать, с чем это связано. Конечно же, особенно напрягся Сергей Слипченко. Мы с ним вышли на улицу, чтобы обсудить создавшееся положение “в узком составе”. Сергей сказал, что видит здесь чьи-то интриги и что считает необходимым поехать в резиденцию и лично разобраться в ситуации. Надо сказать, что чета Горбачевых относилась к Слипченко с явной симпатией, и у него были свои возможности для контактов.
Сергей уехал в резиденцию и долго не возвращался. Мы же в гостинице никуда не расходились, наводя полный технический блеск в нашем выездном телецентре. Завтра предстоял трудный и нервный день, насыщенный событиями. Слипченко вернулся очень поздно, он сиял! Мы опять вышли на улицу, и Сергей сообщил мне, что интервью все-таки будет, как и запланировано, после совместной пресс-конференции, в здании резиденции (посольство СССР). Мне он передал литерный билет в зал, где предстояла пресс-конференция (в первый ряд, как потом оказалось – прямо напротив Горбачева), и специальный нагрудный значок члена советской делегации, дающий право беспрепятственного прохода во все закрытые зоны. Сергей поведал также, что сразу после завершения пресс-конференции мне надлежит пройти за президентами и официальной свитой за сцену и в удобный момент обязательно громко произнести: “Михаил Сергеевич, вы же обещали интервью Центральному телевидению!”. Я допытывался, что за хрень такая, прямо какой-то детектив на высшем уровне! Кто это придумал? Сережа, потупив глаза, сказал: “Сам Горби”. На мой вопрос, знает ли об этом Примаков, Слипченко уверенно ответил: “Ну, они там разберутся”. Посоветоваться с Евгением Максимовичем я думал при первой же встрече, но события развернулись так, что возможности для контакта в течение следующего дня не представилось.
Советско-американская встреча на высшем уровне стартовала утром 9 августа 1990 года в резиденции президента Финляндии. Она началась в закрытом формате – один на один, то есть в присутствии только помощников – А.С. Черняева и Б. Скоукрофта и переводчиков. Одновременно шла рабочая встреча Э.А. Шеварднадзе с его американским коллегой госсекретарем Джеймсом Бейкером. Остальные члены делегаций, в том числе Е.М. Примаков и маршал С.Ф. Ахромеев, ожидали в кулуарах. После перерыва на ланч переговоры возобновились, но уже в расширенном составе, на них были подведены итоги саммита. Всю первую половину этого дня мы были заняты работой вокруг встречи. Наши съемочные группы готовили интервью с членами делегаций, экспертами, то есть с теми, кто был максимально приближен к событию и обладал хоть какой-то информацией. Все с нетерпением ждали совместной пресс-конференции двух лидеров.
После семичасового переговорного марафона пресс-конференция началась. Зал во дворце “Финляндия” (в котором, кстати, в 1975 году был подписан известный Хельсинкский акт) переполнен, на сцене рядом сидели президенты СССР и США. Вели конференцию пресс-секретари В.И. Игнатенко и Марлин Фицуотер. Было оглашено совместное заявление, принятое по итогам встречи на высшем уровне и демонстрирующее полное единство сторон по вопросу оккупации Кувейта Ираком (еще в ходе переговоров Буш сказал Горбачеву: “Очень важно, чтобы на пресс-конференции мы выступили вместе с единых позиций”). В заявлении подчеркивалось, что стороны предпочитают мирное урегулирование кризиса и в то же время “если предпринимаемые сейчас шаги не приведут к этому, готовы рассмотреть возможность дополнительных шагов в соответствии с уставом ООН”. Несмотря на то, что в ходе пресс-конференции оба президента специально подчеркивали необходимость решить проблему Кувейта мирным путем, а Саддама Хусейна призывали проявить благоразумие, чувствовалось, что в целом коммюнике было сделано по американской канве. Наблюдатели считают это результатом своеобразного поведения Шеварднадзе, полностью принявшего американскую линию. Недаром госсекретарь Бейкер называл его “наш великий союзник”.
Журналистами было задано много вопросов относительно возможности применения против Ирака силы оружия, но Буш и Горбачев уходили от ответов (хотя в конфиденциальной части переговоров оба президента, по словам Джеймса Бейкера, “не исключали” возможности принять военное решение).
Пресс-конференция подчеркнула единство и согласие сторон, что и было главной целью встречи на высшем уровне по версии американцев. Вот что писал о ней помощник Горбачева А.С. Черняев: “Сама пресс-конференция – событие! М.С. был уверен и хорош. Снова показал всему миру, что он лидер державы, великой державы, несмотря на царящий в стране развал. И весь мир опять поверил в него. А нашему народу – как с гуся вода. И это не оценили. И не заметили, что в Хельсинки делалась история” (Черняев А.С. “Совместный исход. Дневник двух эпох”). Сам же Горбачев в дальнейшем не раз характеризовал итоги встречи в Хельсинки как пример возможности проведения согласованной между лидерами СССР и США внешнеполитической линии (последующие события, как известно, не совпадают с этой оптимистической оценкой Михаила Сергеевича).
Пресс-конференция завершилась, и я, как было предписано, стал пробираться в “комнату президиума”. Заметив эти усилия, офицер охраны Горбачева помог мне пробиться через плотное кольцо представителей прессы. В помещении, где находились президенты с женами, помощники и другие сопровождающие лица (в общей сложности человек 20–25), шло теплое прощание, фотографирование на память. Телевизионщиков не было, присутствовал только личный фотограф Буша. Президент США покидал Хельсинки первым. Как только американцы отбыли и Горбачеву дали специальную защитную салфетку, я исполнил свою “выходную арию”, почти прокричал: “Михаил Сергеевич, вы же обещали интервью Центральному телевидению!”. Горбачев тут же отреагировал: “Раз обещал, надо обязательно выполнить. Поехали”. Президентский кортеж растянулся по узким улицам Хельсинки, и когда мы с помощником президента СССР Г. Пряхиным добрались до посольства, Михаил Сергеевич уже сидел в так называемой золотой гостиной под камерой, и ему прилаживали микрофон-петличку. Присутствовали Р.М. Горбачева, Э.А. Шеварднадзе, помощники президента Г. Пряхин и В. Игнатенко, заместители министра иностранных дел, старшие дипломаты посольства. Е.М. Примаков, как и на проводах Буша, отсутствовал – был занят на двусторонней встрече с финскими коллегами. Интервью длилось около часа. Горбачев был хоть и уставшим, но в прекрасном настроении, явно на подъеме.
За несколько минут до окончания интервью тихо вошел Примаков, с удивлением оглядел гостиную. Наши взгляды пересеклись, и в глазах Евгения Максимовича я прочитал “приговор”. Как только выключили камеры, он решительно подошел к Горбачеву и, активно жестикулируя, стал доказывать ненужность и даже вредность интервью. Начался спор с Шеварднадзе, накал которого возрастал. Михаил Сергеевич, еще не успевший снять с себя микрофон, молча наблюдал за спорщиками. Неожиданно он обратился ко мне: “А ты как считаешь – нужно интервью или нет?”. Немая сцена, взгляды всех присутствующих обратились на меня. Обалдевший от подставы, ответил я примерно так: “Не мне судить о политической целесообразности, но то, что Буш довольно долго будет находиться в воздухе, плюс суточный разрыв дает нам выигрыш во времени. Мы находимся в одном часовом поясе с Москвой и через час будем готовы перегнать и полный отчет о встрече с Бушем, и интервью с вами. К тому же, совместная пресс-конференция была ограничена по времени, а дома ждут вашего подробного рассказа. Ситуация тревожная, людям это важно”. Горбачев оживился и произнес: “Все, решено, готовьте к эфиру и передавайте в Москву. У нас еще есть минут сорок, пойдемте пить чай”. Но попить чаю с президентом мне не довелось, дорогу преградил Евгений Максимович: “Через мою голову работаешь? Я же тебе говорил, что интервью не будет! Добился своего, отличиться хочешь! Ты будешь уволен, обещаю, а наши отношения закончились”. Оправдываться не стал – не мог я сталкивать лбами Горбачева с Примаковым! Надо сказать, что с Е.М. мы были знакомы с Египта (это 60-е годы), много лет поддерживали дружеские отношения, взаимодействовали по работе, поэтому последние его слова были для меня особенно горьки. Правда, с работы меня не уволили, но отношения возобновились только после известных событий августа 1991 года, когда Примаков в присутствии ряда уважаемых людей сказал в мой адрес очень добрые и важные в то время слова поддержки.
Почему же он был против эксклюзивного интервью Центральному телевидению по итогам саммита? Я никак не мог этого понять, спрашивал даже Евгения Максимовича, но его ответ и через много лет был односложен: “Это интервью было лишним”. И все-таки, кажется, я нашел ключ к разгадке, и помогли в этом появившиеся в последние годы мемуары участников этих событий: Горбачева и Буша, Шеварднадзе и Бейкера, Брутенца и Черняева, ряда видных дипломатов и, конечно, самого Примакова. Почти все мемуаристы проливают свет на позицию и специфическое поведение министра иностранных дел СССР Э.А. Шеварднадзе, пишут о его противостоянии с Е.М. Примаковым, частых спорах с ним, зачастую переходящих на личности. Особенно интересна в этом отношении книга видных американских политологов Майкла Бешлосса и Строуба Тэлботта, вышедшая в нашей стране под красноречивым названием “Измена в Кремле”. Американцы с восторгом пишут о “высокой договороспособности” Шеварднадзе, его абсолютной лояльности и приверженности военному решению кризиса в Заливе.
Главным оппонентом министра и даже его конкурентом они считают Е.М. Примакова, которого в США всегда не любили и побаивались, примитивно считая его проводником интересов Саддама Хусейна. В действительности Евгений Максимович как бы возглавил всех тех, кто в СССР был обеспокоен военным присутствием США в Заливе. Он активно высказывался за урегулирование кризиса политическими средствами, то есть путем достижения компромисса, который позволил бы Саддаму “сохранить лицо”. “Примаков, – пишут американцы, – будучи человеком в высшей степени честолюбивым, выжидал момент, когда Горбачев настолько устанет от непопулярности Шеварднадзе, что решит сместить его с занимаемой должности и назначить нового министра иностранных дел”. В то время как американцы и примкнувший к ним Шеварднадзе готовили мир к силовому разрешению кризиса, Примаков стремился убедить Саддама в том, что если он уйдет из Кувейта, то начнется процесс по урегулированию арабо-израильского конфликта, а это приведет к созданию системы стратегической безопасности в регионе с учетом интересов Ирака. Он предполагал, что переговоры с руководством Кувейта можно организовать “в рамках арабского мира”. Позиция Примакова совпадала с мнением мощного крыла мидовских арабистов, которые заботились о сохранении давних связей Советского Союза с Ираком и с глубоким подозрением относились к ближневосточной политике американцев, были категорически против наращивания американского военного потенциала в районе Залива. В сентябре 1990 года мирное решение еще казалось возможным, и Примаков всячески стремился избежать опасной, на его взгляд, демонстрации того, что мы заговорили с американцами одним языком, враждебным для Ирака. Если показ по ТВ отчета о совместной пресс-конференции был до известной степени формально-протокольным моментом, то специальное, развернутое интервью Горбачева в духе “нового мышления и новых подходов к советско-американским отношениям” было бы, без сомнения, воспринято в Ираке как подтверждение худших опасений: американцы надавили, Горбачев не устоял. Вот этого Евгений Максимович и боялся.
В ночных новостях Центрального телевидения мы в Хельсинки посмотрели интервью Е.М. Примакова, данное прямо в аэропорту Внуково-2. Он явно спешил сгладить острые углы горбачевского интервью, смягчить оценки советско-американских договоренностей, нажимая на наличие больших возможностей для мирного выхода из кризиса. Евгений Максимович посылал свой сигнал в Багдад. Забегая вперед, в начало 1991 года, особо подчеркну, что Примаков сделал максимум возможного для мирного решения: ездил к Саддаму Хусейну и вел с ним долгие доверительные беседы, встречался с Бушем, боролся с Пятой колонной в горбачевском окружении, использовал международные инструменты влияния. Не его вина, что иракский лидер не смог правильно оценить обстановку вокруг Ирака, положился на заверения в поддержке со стороны лидеров ряда арабских государств, на их обещание военной помощи, на мощь собственной армии. В итоге он совершил непоправимую стратегическую ошибку. 17 января 1991 года США начали военную операцию “Буря в пустыне”.
Опубликовано: Журнал "Broadcasting. Телевидение и радиовещание" #7, 2015
Посещений: 8480
Автор
| |||
В рубрику "Машина времени" | К списку рубрик | К списку авторов | К списку публикаций
